Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы - Страница 48

«Ну, пойдёшь домой?» – ещё раз спросила воровка, вкладывая в голос весь золотой свет Любви.

«Мрррр», – послышалось в ответ.

Больше кот не шипел и не напрягался – повис тряпкой, когда Цветанка взяла его на руки. Спрятав нового друга за пазуху, в тепло полушубка, она медленно шагала по улице.

«Ух, какие лапы-то у тебя ледяные, Уголёк, – поёжилась она. – Да, будешь у меня Угольком – за черноту свою».

Всю дорогу Уголёк сидел за пазухой тихо и даже задремал, пригревшись на груди у Цветанки, а дома, когда его окружили ребята, занервничал – принялся выть и царапаться. Да и кто бы не занервничал, когда со всех сторон тянутся ладошки – слишком много ладошек?

«А ну, брысь, мелюзга, – цыкнула на ребят Цветанка. – Вы его пугаете. Потом погладите, когда он малость привыкнет, приживётся».

«Кого вы там притащили, негодники?» – проскрипел с печки голос бабушки Чернавы.

«Котишку, бабуля, – ответила Цветанка. – Его на улице другие кошаки обижали. А нам кот ох как нужен: мыши расплодились, обнаглели совсем. Все припасы сожрут, коли с ними не бороться».

«Чего с улицы-то всякую заразу тащить? – разворчалась бабушка, слезая с печки. – У соседей бы котёночка попросили – уж точно чистый был бы. А этот – кто его знает, чем он болеет? Вот подхватите все лишай…»

«Да с виду здоровый он, бабусь, – заверила Цветанка. – Только в грязи весь да тощий. А так – болячек вроде не видать».

«Поднеси-ка мне эту скотинку», – потребовала бабушка.

Не дотрагиваясь до Уголька руками, она принялась обнюхивать его, а тот испуганно таращил круглые жёлтые плошки глаз. Цветанка не удивлялась: бабушка по запаху могла определить, здоровы ли человек или животное, а если больны, то какая у них хворь. Видно, она пришла к благоприятным выводам, потому что всё-таки взяла кота на руки. И едва она дотронулась до Уголька, как вся его напряжённость лопнула, как пузырь. Он успокоился, обмяк, устало сощурив глаза, а бабушка сказала, смягчившись:

«Ладно, пусть живёт. Грязнущий только, шерсть свалялась… Искупать бы надо».

Легко сказать – искупать кота! Пока грелась вода, пока настаивался отвар ядовитых трав против блох и пока ему выстригали колтуны в шерсти, Уголёк, чуя неладное, жалобно мяукал, а когда Цветанка понесла его в корыто, принялся орать голосом человеческого младенца – причём так похоже, что заглянули удивлённые соседи: уж не появилось ли в доме бабушки Чернавы прибавление семейства?

«Какое дитё? Вы каким местом думаете? – рассердилась бабушка. – Ребята кота притащили, отмываем».

Уголёк очень не хотел лезть в воду: выл на разные лады, поджимал лапы, извивался ужом, но стоило Цветанке намотать на руку своё чудесное янтарное ожерелье, как орущий пушистый комок с двумя золотыми монетками глаз утих и распластался в корытце чёрной ветошью. В мокром виде он стал ещё более худым и жалким, а когда его вытирали, слипшаяся влажная шерсть торчала во все стороны, как иголки у ежа. Вывернувшись из полотенца, кот вспрыгнул прямиком на тёплую печку – обсыхать.

«Не держи обиды, что искупали тебя, – усмехнулась Цветанка, осторожно проведя ладонью по прохладной мокрой шёрстке и ощутив под нею хрупкие косточки зверька. – Уж больно грязный ты был».

Первые несколько дней Уголёк отсыпался, привыкая к домашнему теплу, так разительно отличавшемуся от его прежней уличной жизни. Уже не нужно было ни от кого убегать, защищаться, рыскать в поисках еды. Поначалу он пугался, когда ребята всей гурьбой лезли к нему поиграть и погладить, и удирал от них под лавку или на печку, в самый тёмный угол. Особенно норовил потискать чёрного пушистика маленький Драгаш. Дело кончилось рёвом и царапинами от кошачьих когтей.

«Не лезьте к котишке – не видите, что ль, что ему не нравится? – внушала ребятам Цветанка. – Драгаш, а если б тебя вот так душил и тискал в объятиях страшный великан Бука, ты бы не испугался? А вот представь себе, ты Угольку таким чудищем и кажешься».

Понемногу кот привыкал к новому дому. Мышиная возня в кладовке вызвала у него острый интерес, и вскоре никем ещё не пуганная братия в серых шубках недосчиталась многих своих соплеменников. Поймав грызуна, Уголёк сначала гордо хвастался им перед Цветанкой, а дождавшись похвалы, пожирал добычу, похрустывая мышиными косточками. Попытки проделать то же самое перед Берёзкой неизменно заканчивались визгом: боявшаяся мышей девочка вскакивала на лавку, а Цветанка посмеивалась.

«Молодец, Уголёк, молодец! – не скупилась она на похвалу. – Знатный мышелов!»

«Чего он мышей нам таскает? – дрожащим голосом пожаловалась Берёзка, не слезая с лавки. – Пусть бы там, в чулане, и жрал их…»

«Это он хочет показать, какой он полезный, – предположила Цветанка. – Боится, видать, что выгоним. Дома-то, знамо дело, лучше – особливо зимой».

Уголёк тем временем облизывал усы и щурил круглые, как две маленькие жёлтые луны, глаза. Светлые бровки Берёзки сдвинулись «домиком»:

«Выгоним? Ни за что! Даже если б он мышей и вовсе не ловил – у кого рука поднимется?… Он же такой хоро-о-оший!»

Хороший-то хороший, вот только Уголёк не слишком жаловал ласки-нежности – тут же чёрной гибкой молнией увернулся от протянувшейся к нему руки. Впрочем, он только попервоначалу дичился, вздыбливал шерсть, не давался в руки и убегал от непривычки к доброму отношению. Понемногу оттаивая, кот позволял себя гладить сперва исключительно Цветанке с её тёплым, полным материнского света янтарным ожерельем, потом замурчал под ладошкой Берёзки, а перед бабушкой Чернавой просто цепенел, как заколдованный, тараща глаза. От младших ребят он бегал дольше всего – не любил их бесцеремонных и дурацких игр вроде засовывания ему пальца в пасть во время зевоты или привязывания чего-нибудь к его хвосту. Отъелся Уголёк весьма скоро, превратившись из шатающегося на ходу заморыша в роскошного пушистого зверя с лоснящейся шерстью. Излюбленным его местом стала тёплая печка, где он дремал, то свернувшись клубком, то распластавшись во всю длину и свесив с края лапу.