Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы - Страница 162

162

С дрожью в сердце заслышав слабый, тускло-усталый и постаревший голос дочери, Лесияра едва не ворвалась в комнату, но следовало дать Лебедяне время привести себя в порядок.

Дверь открыла девушка-служанка, впуская посетителей. В светлице пахло травами, было душновато и жарко натоплено, но, несмотря на это, Лебедяна куталась почти до подбородка в тёплое шерстяное одеяло. Видневшийся из-под него широкий рукав её домашнего кафтана блестел золотой вышивкой, а волосы Лебедяны покрывал повойник с бисерной бахромой. Она полусидела на пышном ложе из перин и подушек, вышивая на маленьких ручных пяльцах. Отложив рукоделие, она с приветливо-извиняющейся улыбкой сказала:

– Уж простите меня, что лёжа вас принимаю, гости мои дорогие. Хвораю я, подняться тяжело мне…

Голос её выцвел и поблёк, не звенел более сверкающим серебряным ручейком – шуршали в нём теперь осенние листья и скрипуче вздыхал ветер. Выглядела она много хуже, чем прежде – так, словно Лесияра и не омолаживала её совсем недавно. Сеточка морщинок врезалась в восково-бледную кожу, щёки одрябли и впали, а суставы исхудавших, скованных пальцев припухли – какое уж там рукоделие!… Пяльцы с начатой вышивкой, вероятно, служили лишь для видимости хорошего самочувствия, но зоркий глаз и чуткое родительское сердце Лесияры Лебедяна не сумела обмануть. Княгиня с болью видела, что дочь даже сидеть не могла самостоятельно, а держалась лишь за счёт подушек, которыми была заботливо обложена со всех сторон.

– Дитя моё, – пробормотала Лесияра, присаживаясь на край ложа и сжимая жутковато старческую, иссохшую руку Лебедяны меж своих ладоней.

– Не беспокойся, государыня, это лишь временная слабость, – сказала та с кроткой улыбкой. – Занемоглось мне немного, но я скоро встану, не сомневайся.

Она пыталась говорить бодро, понуждала себя улыбаться, но эта пугающая скорость, с которой ухудшалось её состояние, не оставляла у Лесияры сомнений только в одном: если ничего не предпринять немедленно, встать Лебедяне уже не суждено.

– Встанешь, куда ж ты денешься! – склонился над Лебедяной князь с плохо скрываемой тревогой во взгляде. И добавил, знаком подзывая Искру: – Вот, целительницу мы тебе привели. Она тебе поможет.

Уступая Искре место возле своей жены, он отошёл в сторону и выжидательно уставился на неё. А та, остановившись у ложа, замерла в странном бездействии. Зазвенело неловкое молчание.

– Может, надобно чего-то? – поинтересовался князь. – Только скажи, мигом принесут…

– Ничего не надобно, – тихим, неузнаваемым голосом ответила Искра. – Пусть все выйдут.

Искрен тут же властно захлопал в ладоши, расхаживая по комнате:

– Все вон! Живо, живо! Чтоб ни одной души тут не задержалось!

Все девушки-прислужницы, бесшумно скользя, одна за другой покинули светлицу, а Искрен снова воззрился на «целительницу» в ожидании чудесного лечения.

– И ты, княже, тоже выйди, – сказала Искра учтиво. – И ты, государыня Лесияра.

Княгиня, встав, кивнула и взяла Искрена под локоть.

– Исцеление – это великое таинство, – молвила она, бросив многозначительный взгляд на мастерицу золотых дел. – Целительница и больная должны остаться наедине, и пусть никто их не беспокоит. Идём, княже, нам надо с тобой многое обсудить.

– А… Ну, коли должны – значит, так тому и быть, – пробормотал князь, подчиняясь влекущей руке Лесияры. И добавил громче, обращаясь к служанкам за дверью: – Все слышали? Никому не входить, пока не дозволят! И под дверью не болтаться! Вон, вон отсюда!

Девушки поспешно убежали из покоев княгини Светлореченской – только длинные косы качались вдоль спин.

Ветер колыхал золотое море высокой, по пояс, цветущей сурепки. Лебедяна брела по лугу, дыша летним хмелем трав и щурясь от яркого солнца; беззаботное небо раскинуло над её головой бездонный голубой простор – хоть сейчас же раскинь руки и лети под облаками, обгоняя птиц. Сердце тихо, затаённо стучало в ожидании светлой встречи, которая назревала уже давно, год от года, вот только время всё никак не могло разрешиться от этого сладкого бремени.

Заслышав знакомый голос, она обернулась и всмотрелась в жёлтую бескрайнюю даль…

Ой, да не шумите, травы летние,

Не вздыхай ты, ветер исподоблачный,

Дай же голос милой мне услышати,

Что голубкой белой к сердцу ластится

Да цветёт под звёздами небесными…

Как пойду я, побреду по лугу светлому,

Как прильнут к рукам цветы высокие –

Медоносные цветы да духовитые…

Вы прекрасны, цветики привольные,

Да всё ж краше лада ясноокая.

Широко ты, луг-лужок, раскинулся –

С краем неба ласково милуешься,

Окоём безоблачный полуденный

Уместился весь в ладошках ладушки,

Что идёт сквозь песню дня звенящую…

Упадём мы с нею в травы тёплые,

Одеялом неба мы укроемся

И упьёмся мёдом губ мы допьяна.

Не буди ты ладу, птаха ранняя:

Сладок сон любимой на плече моём.

Гулко, как летний гром, катилась песня над лугом, и цветы клонились от неё, будто от ветра. Сердце Лебедяны рванулось навстречу этому голосу, и она еле успела его удержать, прижав к груди ладони, а оно билось и трепыхалось сильной птицей, так что колени княгини Светлореченской подкашивались от сладкой слабости. Волны сурепки раздвигались, пропуская шагавшую к Лебедяне Искру. Её рубашка, опоясанная алым кушаком, белела над жёлтой дымкой луга, а непокрытая голова поблёскивала на солнце. Отливая то золотом, то медью, с темени на плечо женщины-кошки спускалась коса, пушистый кончик которой ласкали цветы. Лебедяна хотела подхватить песню, но вместо голоса полились тёплые слёзы, и она захлебнулась в них, растаяла снежной статуей и осела наземь, на колени.

162