Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы - Страница 135

135

– Пусть невеста разоблачится, – сказала одна из дев, золотоволосая, с горделивым изгибом бровей и чуть приметной горбинкой на изящном носу.

Млада поставила Дарёну на ноги, а Крылинка и Ждана принялись помогать ей раздеваться. Мать приняла у неё шубку, Крылинка сняла платок и плачею. Невесомой алой тряпочкой соскользнул с плеч девушки кафтан, остались на полу у купели сапожки, и Дарёна, повинуясь мягко-властному движению руки девы, шагнула в тёплую воду.

– Лалада уже приняла её, – тихонько заметила Лесияра главной жрице. – Когда она была ранена, и я лечила её на роднике.

– Тем лучше, – кивнула дева.

Дарёна, сидя в купели и поёживаясь в тёплой воде до уютных мурашек, думала: а рубашка-то намокла. Неужели придётся вот так, в мокрой, потом и ходить? Чего только не сделаешь ради семейного счастья… Величественно-плавные движения дев её завораживали, а их голоса, слившиеся льняными прядями в единую косу-песнь, начали погружать её в золотой полусон, полный шелеста берёз…

Светла птица на гнезде,

Золотые яйца в нём,

Хвост бежит к земле ручьём,

крылья – в небе облака.

Дай мне, птица, три яйца:

пусть одно из них – любовь,

а другое-то – дитя.

Ну а третье-то яйцо –

Золоты его бока,

Третье – счастье на века,

счастье ладушки моей…

Лебедиными крыльями взмахивали рукава дев, плывших мимо Дарёны, а песня звенела под солнечными сводами пещеры, баюкая её и зовя свернуться уютным калачиком в тепле материнской утробы. Сквозь морок спутанных ресниц Дарёне казалось, что с тремя девами ходит четвёртая, в бело-голубом венке из ромашек и васильков…

Кап, кап… Капли воды из горячего родника, срываясь с пальцев дев Лалады, падали Дарёне на голову. Она вынырнула из волшебной дрёмы, проморгалась, а девы уже помогали ей выбраться из купели, в которой ей так хорошо спалось.

– Рубашку оставь Лаладе, – сказала старшая. – Тем самым ты оставляешь твоё девичество, даришь его богине, перед тем как вступить в брак.

Не успела Дарёна растерянно подумать: «А я что – без рубашки буду на празднике ходить?» – как на вытянутых руках всё предусмотревшей матушки Крылинки оказалась запасная, сухая рубашка. Да не простая и скромная, а роскошно вышитая бисером и золотом – уже не девическая, а «замужняя». Чтобы Дарёна не стеснялась раздеваться, девы, Ждана и Крылинка обступили её, загораживая собой.

– Матушка твоя шила, – сказала Крылинка, когда Дарёна надела новую рубашку, а прежнюю, совсем простую, даже без вышивки, оставила на краю купели.

И снова девы пели:

Птица-лебедь ты моя,

За три моря полети,

Цвет медвяный принеси -

Я тот цвет в венок вплету,

Да по речке отпущу.

Ты плыви, веночек мой,

Уплывай, моё девствО -

Ведь навстречу мне идёт

Счастье, суженое мне…

«Счастье, суженое мне» – при этих словах Дарёна утонула в ласковом незабудковом озере взгляда своей наречённой избранницы. Из-под чёрной высокой шапки вились её крутые и непокорные, цвета воронова крыла, кудри, а горло Дарёны горьковато согревало питьё – отвар яснень-травы, обильно сдобренный мёдом. Она сделала три глотка, после чего золотой кубок подали Младе, и та выпила столько же. Остатки выплеснули в купель – Лаладе. Старшая жрица ополоснула пустой кубок и подняла его, при этом напевая с сомкнутыми губами что-то невыразимо грустное, затейливо-прекрасное:

– М-м-м-м…

Остальные девы поддержали её, и на глазах у изумлённой до онемения Дарёны кубок оторвался от ладони девы и завис в воздухе. Матушка Крылинка тем временем уже подсказывала Дарёне с Младой взяться за руки и идти вокруг этого чуда. Тепло ладони женщины-кошки вернуло Дарёну на землю, и она, косясь на висевший без всякой опоры кубок, зашагала… На третьем круге кубок опустился обратно в руку девы, но уже не пустой, а наполненный золотистым, как мёд, напитком.

– Вкусите свет Лалады, – сказала жрица.

Как описать вкус этого напитка? Наверно, надо встать рано утром, когда край неба только начинает румяниться, а роса на траве дрожит, собравшись в крупные текуче-хрустальные капли, и полной грудью вдохнуть этот свежий и сладкий покой… Его последние глотки перед самым началом дня и дадут представление о той благостной тишине, которая разлилась в сердце у Дарёны. Уже ничто не омрачало, ничто не вспугивало этой тихой радости, подснежником пронзившей зимнее безмолвие леса, когда Дарёна рука об руку с Младой вышла из пещеры навстречу задумчивым старым соснам. Её сапожки уверенно ступали по каменным глыбам, которые совсем недавно навешивали ей на ноги неподъёмные цепи, а теперь… О, теперь она могла горной козочкой скакать по этим камням, выбивая из них самоцветы счастья.

К их возвращению дом и двор были уже полны гостей, а столы ломились от яств. Даже часть улицы заняла толпа любопытных односельчанок, желавших поглядеть на обручённых. Им, конечно, места уже не хватало, но надежда получить хотя бы чарку мёда и кусочек чего-нибудь вкусненького оставалась.

– Вот, гости дорогие, и наши наречённые пожаловали, – объявила Твердяна, и её голос пророкотал над головами собравшихся, как отзвук далёкого горного обвала. – Обручил их свет Лалады, испили они из Кубка благословения, искупалась невеста в водах Прилетинского родника… И теперь она – наша землячка, полноправная жительница Белых гор и будущая супруга моей дочери Млады.

135