Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы - Страница 108

108

– Дай, я…

Нежана отдала ей гребешок, и Цветанка принялась пропускать между его зубьями мягкие, бесконечно длинные пряди. А пальцы Нежаны ласково ерошили шапочку волос на макушке воровки.

– Ну, вот ты и прежний, Зайчик… Такой, каким я тебя знаю, – промолвила девушка с посветлевшим взором. – Синеглазый мой, пригожий… Слушай, ты так мало изменился! Даже почти не вырос. Отроки твоих лет выглядят гораздо больше и сильнее.

– Ну, вот такой уж я, – хмыкнула Цветанка.

А изнутри её снова принялся глодать злой зверёк двойственности. Цветанка-Заяц, Заяц-Цветанка… Притворство оставалось последней преградой между ней и Нежаной, а друг-враг по имени Одиночество ухмылялся из сумрачного угла.

– Даже не верится, что ты меня украл, – прошептала Нежана, сверкая глазами.

– Ну, и как тебе свобода? – спросила Цветанка.

Вместо ответа тёплые ладони Нежаны легли ей на щёки, а губы приблизились. Обнимая её, Цветанка ужасно боялась не только придавить ей живот, но вообще к нему прикоснуться, но Нежана, откидываясь на подушку, сама приложила руку воровки к нему. А Цветанка, осмелев, прижалась к нему ухом и слушала частое, как у пташки, биение маленького сердца.

…Нежана вошла во вкус к езде на чудо-дорожке и попросила:

– А умеет она летать выше, над верхушками деревьев?

Чтобы потешить её, Цветанка велела невидимой ленте подняться вверх, а для себя проложила рядом вторую. Нежана взвизгнула, ухватившись за края дорожки, а Цветанка засмеялась:

– Держись крепче!

Под ними мелькало море заснеженного леса: сосны и ели в тяжёлых белых нарядах, лиственные деревья – голые и тёмные. Поля спали под чистой снежной периной, в которую хотелось плюхнуться, нарушив её нетронутую гладкость. Белым-бело всё было вокруг, куда ни кинь взгляд… А небо сплошной серой пеленой застилали сонные тучи, сквозь которые, к счастью для Цветанки, не могло пробиться солнце.

– Шибче, ещё, ещё! – подгоняла развеселившаяся Нежана, и Цветанка мчалась так быстро, как только могла. Встречный ветер обжигал лицо, за спиной у неё словно раскинулась невидимые крылья, а в груди трепетал холодящий восторг, светлый и отчаянный.

Белоснежной зачарованной тишиной встретила их лесная глухомань, в которой притаилось облюбованное Цветанкой зимовье. Проваливаясь едва ли не по колено в снег, Нежана неуклюже шагала к домику, поддерживаемая под руку воровкой.

– Какая же тишь да красота, – прошептала она, обводя взглядом зимний лес. – Тут, наверно, на сто вёрст вокруг ни одной живой души!

– Нет, до ближайшей деревни – день пути, – сказала Цветанка. – Вернее, это человеку день топать, а мне-то недолго бежать.

Пока в топке с громким треском разгорался разговорчивый, соскучившийся по человеку-хозяину огонь, Нежана сидела в шубе, прислонившись к ещё холодному печному боку, и задумчиво обводила взглядом скромное жилище.

– Да, не хоромы, – усмехнулась Цветанка, засовывая в голодную огненную пасть ещё пару берёзовых поленьев. – Уж не обессудь.

Нежана грустно и чуть устало улыбнулась, отчего на её левой щеке вспрыгнула ласковая ямочка.

– Зайчик… О чём ты говоришь! Лучше жить в лесной избушке, но на свободе, чем в богатом тереме, да с проклятым Баженом.

Цветанка снова ощутила содрогание ледяного кома ярости под сердцем при мысли о муже своей первой любви: за каждый удар, нанесённый Нежане, он должен был получить десять… А вслух сказала:

– Затоскуешь от скудной жизни в глуши-то.

Нежана покачала головой, всё так же улыбаясь.

– Как я могу затосковать, когда ты со мной, Зайчик мой, счастье моё? Скажи лучше, ты роды принимать умеешь?

Ещё в Гудке Цветанке случалось принимать роды у соседской кошки Мурыськи, которая отчего-то пришла котиться к ним с бабулей; наверно, роды у женщины мало отличались от кошачьих, полагала воровка, а потому кивнула:

– Не тревожься, родишь. На крайний случай, в деревню за бабкой-повитухой сбегаю, там наверняка есть такая. Глаза ей завяжу и на летающей дорожке её притащу.

Имелись в домике и кое-какие съестные припасы: мука, крупа, конопляное масло, солонина, сухари да мешок лесных орехов и сушёных яблок, а недавно Цветанка удачно порыбачила и заморозила улов про запас. Под снегом обнаруживалось много по-зимнему сладкой клюквы и брусники, и на обед у Нежаны с Цветанкой была жареная рыба и ягоды с пресными лепёшками.

Маленькое тёплое счастье, убежавшее от всех в лесную глушь, мурлыкало и тёрлось боком об их сердца. Упросив Нежану снять повойник и распустить косы, Цветанка играла и любовалась ими; покрыв поцелуями их кончики, она медленно поднялась вверх, к лебедино-белой шее Нежаны. Та с улыбкой и трепещущими от волнения ресницами принимала её поцелуи и ласки, много, жарко и исступлённо целуя в ответ.

– Заинька мой… ладо мой, – быстрокрыло слетал с её губ нежный шёпот.

И вот она уже в одной рубашке устроилась на лежанке у печки, укрытая заячьим плащом. Цветанка, притулившись с краю, нашёптывала ей на ухо бесхитростные сказки – все, какие только помнила с детства. Сказочное кружево плелось и тянулось, пока в него сама собой печальным узором не влилась история о Соколко.

– Он что, правда твой отец, или это небыль? – спросила Нежана.

– Правда, – кивнула Цветанка. – Он не смог выкрасть свою ладу, а я…

– А ты смог, – быстро договорила Нежана, порывисто чмокнув воровку.

Говорить в жаркой близости от её губ было неимоверно трудно: Цветанка то и дело впивалась в них своими, получая всякий раз пылкий, глубокий и сердечный ответ, сопровождаемый тихим, искристо-шаловливым смехом. На бледном лице Нежаны проступили розовые пятнышки румянца, а рот от поцелуев стал ярко-брусничного цвета – отчаянно-манящий, ненасытный. Она была немного неповоротлива из-за большого живота, но в каждом её прикосновении ощущалась пронзительная тоска по нежности, которой она совсем не получала в доме ненавистного мужа-истязателя.

108